Open your eyes and look outside, find the reasons why.
You've been rejected, and now you can't find what you left behind.
Be strong, be strong now.
Too many, too many problems.
Don't know where she belongs, where she belongs.
She wants to go home, but nobody's home.
It's where she lies, broken inside.
With no place to go, no place to go to dry her eyes.
Broken inside.
Her feelings she hides.
Her dreams she can't find.
She's losing her mind.
She's fallen behind.
She can't find her place.
She's losing her faith.
She's fallen from grace.
She's all over the place.
She's lost inside, lost inside...

Ежемесячная благотворительная ярмарка в километре от Бисмарка не нарушала своих традиций десятилетиями – а, может, и больше. Может, они были здесь всегда, от начала веков – эти свежевыкрашенные лотки с  леденцами и яблоками в карамели; комнаты страха и комнаты смеха, и дурацкие «беспроигрышные лотереи», и тир, предлагающий стрелять по не в чем не повинным шарикам с краской; нелепые сосиски на палочках и сладкая вата всех цветов радуги; и даже старый пыльный бродячий цирк, чей дряхлеющий клоун был, наверное, старше Санта Клауса, а пара дрессированных пуделей вела себя капризней чем «любимая болонка королевы».  Тут скупое солнце едва выглядывает из-за грязно-серых туч, тут утоптанная пыльная площадь пачкает белоснежные носочки худо-бедно разнаряженных детишек, тут подходящее место,  чтобы раз в месяц выгулять воспитанников местных приютов.  И сколько не смотри на эту запорошенную пылью и временем  ярмарку, на ум приходит лишь одно слово: убожество.
  «Звезды и пестрые ленты на колесе
Мчится по кругу разноцветная карусель
И несет ее время сквозь океаны огня...»
  Странная песня, печальный мотив. Где она ее слышала? Давно, видимо, очень давно; слова привязались и продолжали крутиться в голове. Карусель здесь, кстати, тоже была – старая, скрипучая, с пухлыми розовощекими детьми, с важным видом восседающими на облупленных лошадках, плоскомордых львах, выцветших автомобилях и космолетах…
«Я стою и смотрю как проносятся мимо
города, поезда, лица... все неуловимо
Карусель вращается без меня»
  Карусель жизни, чтоб ее… Она давно уже вращалась без Хайи Кравец – сбросила два года назад, как лишний груз, и оставила валяться на обочине, в вольном падении до самого социального дна, не оглядываясь – выживет, нет? Два года, наплевав на границы и отсутствие документов, по Европе шлялся бесхозный ребенок, с туманом в голове, с расфокусированным взглядом – просачиваясь сквозь толпы пешеходов, ускользая от взгляда стражей порядка, как призрак, как тень.
  Но все не так в Америке – в порядочной, просвещенной Америке, где  каждому позарез необходима четко санкционированная роль. Здесь все по закону, здесь агенты социальной службы улыбаются отработанными стандартными улыбками и покупают тебе сахарные пончики строго по уставу. Они хотят, чтобы ты им верила, они хотят все о тебе знать. Они сделают все, чтобы ты вписался в их рамки.
… Хайя и сама не знала, почему решила попробовать – просто попытаться снова влиться в этот монотонный поток, вписаться, стать частью системы, попробовать начать все сначала. Уже не раз ее вручали, словно куклу, очередным приемным родителям – и все время те возвращали ребенка назад, как неугодный товар; агентство по усыновлению ставило на рассмотрение вопрос о готовности девочки быть принятой в семью, о психическом здоровье и вменяемости – Хайя все терпела. Еще чуть-чуть, еще немного – я должна попытаться, хотя бы дойти до какого-то логического конца. Всем нелегко, может, все образуется? Еще немного подождать…
  Сейчас она жила в частном приюте мисс Ангориан, и там тоже было совсем несладко. Впервые за месяц сирот выпустили «на прогулку»: бродите, глазейте, крадите, если умеете – сегодня ваш день, попробуйте пожить полной жизнью, но если только попадетесь - пеняйте уж тогда на себя. Каждый сходил с ума в меру своей фантазии и правил приличия; Хайя сидела, забившись в угол между цирковым шатром и брошенным лотком с дешевыми, никому не нужными сувенирами. Пока пугливая стайка тощих девчонок и мальчишек с горящими глазами вилась вокруг прилавка со сладостями, у Хайи уже за пазухой истекал жиром сочный горячий сэндвич, едва успевший покинуть законного владельца; упоительный аромат нормальной пищи щекотал ноздри. Главное теперь слопать это все быстро и незаметно – не то опять придут, ударят, отнимут, как обычно, - думала девочка, незаметно касаясь пальцами еще не сошедшей сине-фиолетовой отметины на скуле. Еще одна ссадина на виске – последствие отказа отдать старшей соседке по комнате свое одеяло – была надежно прикрыта волосами. Люди не любят смотреть правде в глаза; воспитанники должны выглядеть улыбчивыми и опрятными.
  …Облизывая вымазанные в соусе пальцы, Хайя задумчиво смотрела  будто бы сквозь проходящих мимо людей. Я не знаю как мне быть дальше. [i]Ждать еще? Бежать? Если да, то сейчас момент – удобней не придумаешь. С другой стороны – я ведь хочу начать все заново? Или не хочу? Та ли это жизнь, ради которой стоит оставаться? Глаза снова застила привычная пелена, реальность словно отслаивалась, и множилась, и искажалась всеми доступными ей способами… Мягкий шлепок о землю. Беззвучный, совершенно неслышный – но Хайю он выдернул из ступора, заставив сфокусироваться на маленьком предмете, выпавшем из кармана быстро удаляющейся девушки. Будь это телефон, бумажник, или просто двадцатка, беспризорница бы просто мгновенно сунула за шиворот и глазом не моргнула; но в руках у нее подрагивала на ветру сложенная вчетверо записка, на плотной дорогой бумаге, написанная аккуратным бисерным почерком с любовно выведенными завитушками. Хайя вздохнула.
- Эй, мисс, подождите! Вы, кажется, обронили вот это…

Отредактировано Haiya Kravetz (2013-08-29 00:02:01)

– Могу я тебя отблагодарить? Газировка, сладкая вата, карусель? Или всего и сразу?
Хайя настороженно взглянула снизу вверх на ослепительно улыбающуюся незнакомку и неопределенно пожала плечами. Это могло сойти и за согласие, и за отказ; взрослые, как правило, сами заранее решают, чему должно быть и, не желая в действительности выслушать мнение, формой вопроса просто ставят перед фактом. Но девушка продолжала сидеть на корточках и, вопросительно приподняв брови, тепло и внимательно наблюдать за ребенком, явно  в ожидании четкого ответа. Отказываться было глупо. Поколебавшись немного, Хайя утвердительно кивнула головой.
  Такой простой  жест – но от этого лицо напротив тут же снова озарилось сиянием тысячи маленьких солнц; именно так в восприятии Хайи выглядела искренняя улыбка. Настоящая. Без игр и масок. Такое не часто увидишь...
  Девушка представилась как Люси и спросила в ответ имя новой знакомой. Хайя задумалась лишь на долю секунды.
- М-м-м.. Бетси. Бетси Купер.
  А и правда, почему бы ей не побыть Бетси? В этом приюте ее знают как Лиззи Брукс, в предыдущем она была Сарой Коллинз... Новые имена, как новые маски; они так нужны, когда пытаешься стать кем-то другим. Ведь чтобы начать новую жизнь, нужно вычеркнуть старую, верно?
  Была и газировка,от неожиданной встряски стреляющая в небо пенным фонтаном; была и сладкая вата, пушистая и липкая, от которой пришлось отмывать минералкой нос, щеки и руки; были и горячие сосиски на палочках с нарисованными горчицей рожицами, и хрустящие печеньки с предсказаниями (свою бумажку девочка ненароком проглотила), и переливающийся всеми цветами радуги воздушный шарик, в итоге отпущенный в вольный полет в небо... Была легкость. Люси просила рассказать о себе - Хайя рассказывала выдуманные истории. Так проще. Так легче. В ложь всегда быстрее верят - в простые, неказистые, типичные сценарии, в легкий пофигизм и слепую веру что "все будет хорошо". Хайя старалась. Смотрела в глаза, проявляла участие, говорила и слушала. Непривычно много говорила... Но, наверное, старалась все же не достаточно. Она так и не смогла улыбнуться.
  Девушка в пышной белоснежной юбке казалась существом из другой вселенной. Предыдущие "приютские" месяцы были похожи на бесконечный механизированный конвейер, поставляющий, как по заказу, однотипные серые пресные дни, чужие и холодные, движущиеся по кругу - закончился один, и опять все с начала. Она же жила в совершенно ином мире, мире свободных идей и неограниченных перспектив, в мире ярких и живых красок. Может, все же пора? Перестать пытаться влиться в поток, где тебе нет места, жить по осточертевшей тебе схеме, в отдельной, черствой и жестокой мини-реальности? Чем ты хуже, разве не заслуживаешь права на свободу, на шанс разукрасить жизнь в пестрые оттенки? Ведь ты уже шла так - сама, когда никто не нужен, никто не преграда и не указ. И что мешает тебе решиться сейчас - раствориться в толпе, юркнуть за ворота, уйти по скользящей в бесконечность ленте шоссе? А может?..
- Элизабет Брукс, так вот ты где! - мисс Долорес Ангориан приближалась с неотвратимостью крейсера; еще издали завидев воспитанницу рядом с яркой солидной незнакомкой, на ее лицо наползла льстивая, заискивающая улыбка, больше смахивающая на гримасу крокодила чем на иллюстрацию радушия и вежливости. - Пойдем, Лиззи, милочка, нам уже давно пора, все дети только тебя ждут...
  Еще был шанс. Пока неизбежность не подошла слишком близко. Дернуться, вырваться, сбежать куда глаза глядят, лишь бы снова не глядеть на уже однажды увиденное... Но решимость не успела толкнуть на верные действия, "неизбежность" подбежала слишком быстро, путаясь в длинной узкой юбке, а Люси продолжала крепко держать Хайю за руку...
  Так ее и передали, из рук в руки. Стальной захват директрисы больно сжал запястье и настойчиво потащил "блудную дочь" в сторону остальной скучковавшейся группки. Она даже не попрощалась. Не знала, что сказать, да и надо ли? Оборачиваясь назад, Хайя уже не разглядела силуэта Люси - только смазанное видение большого зала, и девушку в строгом деловом костюме, и неслышно опускающийся маленький молоточек...
  Значит, прощаться не надо. Значит, они еще встретятся.

Они говорили: «Сегодня важный день». Они говорили: «Доигралась», «Ну наконец-то», «Сама виновата!». Никто не сказал: «Нам очень жаль. Мы будем по тебе скучать»… потому что это было бы ложью.
  Приют мисс Ангориан, по сути, своего рода распределитель. Здесь надолго не задерживаются – так,  перекантоваться пару недель, пока тебя не вручат очередным «мамочке» с «папочкой». Или вернут. И так по кругу – до того момента, когда твой агент в тебе отчаивается и подает соответствующие документы на переведение в спецучреждение – интернат для трудных детей, а то и вовсе в заведение для лечения психических отклонений… Нет, не в стандартную психушку. Все-таки госдепартамент заботится о подрастающих гражданах, предоставляет специальные клиники с улыбчивыми психологами и арт-терапиями… Но поверьте, там тоже не сахар. Нигде не сахар.  Уж лучше просто поверьте.
  Две недели назад одну из местных девочек перевели в спецшколу для «трудных». Возвращаясь из зала суда упаковать  скудные пожитки, она бросила хмурый взгляд на Хайю:
- Тебя ждет то же, Лиз. С твоей-то историей – будь уверена. Перестанут швырять из семьи в семью и засадят в четыре стены на сухом пайке один раз в день. И будем торчать там уже до 18ти безвылазно.
Она криво усмехнулась – жестко, не по-детски – когда Хайя, валяясь на постели, перевернулась на спину и безразлично уставилась в потолок. Пле-вать. Пусть делают что угодно.
  Сегодня ей вспомнился этот разговор – что ж, пришла ее очередь. В конце концов, когда-то это должно было случиться. Приходит время, когда тебя перестают наряжать как потрепанную, но все еще расфуфыренную куклу и пробовать сотворить ангельские локоны из твоих ломких тоненьких волос, не пытаются сделать из затравленного зверька милую дружелюбную девчушку, и никто больше не будет притворяться что любит тебя.
Директриса, социальная служба, судья, еще несколько незнакомых человек, промелькнувших во внимании расплывчатыми пятнами.. Должны были прийти еще несколько свидетелей, ее бывших опекунов.. Хайя почти уверена, что они не придут. Слишком совестно снова посмотреть в глаза, признаться: «Да, я ее взял, но мне не понравилась эта игрушка, так что берите назад». Были, конечно, и другие случаи – когда агенты забирали ее сами, из крошечной квартирки или лачужки провонявшейся спиртным, сигаретами, несмененными подгузниками и полной орущих и беснующихся оборванцев, за каждого из которых «родитель» получает кругленькую сумму от государства – но об этих случаях предпочитают умалчивать. «Этого никогда не было. Мы не хотим чтобы ты об этом помнила».
  Все эти люди собрались здесь ради фарса под названием судебное разбирательство. Чушь, что разбирать? Все уже решили заранее. Судья должен подписать постановление о непригодности Элизабет Брукс к усыновлению и о переведении ее в государственный специализированный интернат для детей с отклонениями. Для этого независимый эксперт по делам несовершеннолетних, а по сути любой наемный адвокат, должен подтвердить обоснованность материалов предоставленных по теме и опросить свидетелей, если таковые имеются. И дело в шляпе. Все решено наперед.
Хайя не поднимает головы, не смотрит по сторонам. Один из соцработников, зачитывает, словно приговор, длинный список ее «асоциальных качеств»: Апатичная. Необщительная. Замкнутая. Агрессивная...
  Хайя не слушает. Пле-вать. Мне плевать. Это уже не важно. Знаете, что? Я рада. Я даже рада. Только быстрее покончите с этим…